Вязні Слонімскага кіндэрхаўза

* кіраўнік Брайчук Святлана Фёдараўна

чэрвень 1941 года

Выхавацелі

Вязні Слонімскага кіндэрхаўза

* паводле ўспамінаў выхаванцаў

Толік Кандрацьеў

Макарэвіч Зінаіда Міхайлаўна

Байрашэўская Ева

Барыс Кантаміраў

Дзіма Супрун

Валя Свадкоўскі

Рыма Вашчыліна

Ліда Бойка

Юра Мінаеў

Валодзя Растаргуеў

Ваня Логінаў

Таня Хаева

«...Бывшая воспитательница детского дома Макаревич Зинаида Михайловна после войны рассказывала, что на ул. Долгой в годы немецко-фашистской оккупации находился детдом, где содержались дети от месяца до 3-5 лет. По ночам приходили немцы и отбирали самых здоровых малышей. Детей уносили на территорию тюрьмы, расположенной напротив железнодорожного вокзала.Обратно детей не выносили. В одном из зданий тюрьмы находилась немецкая лаборатория, где над детьми проводили опыты и брали кровь». «…Одного 3-летнего мальчика нашёл на железнодорожной станции г. Слонима в кустах полицейский. Он привёл мальчика к сестре, хотел его оставить, но через некоторое время отвёл в дом малютки на ул. Долгую. Ребёнка записали под фамилией Огник...» Успаміны старэйшага навуковага супрацоўніка Слонімскага краязнаўчага музея Шпырковай Ірыны Рыгораўны( г. Слонім)

10-гадовы Барыс Кантаміраў з братам Алікам трапілі ў Слонімскі кіндэрхаўз з разбітага нямецкай авіяцыяй цягніка пад Ваўкавыскам. Барыса Кантамірава разам з іншымі ў Нюрнбергу аддалі багатым немцам ў парабкі, як рабочы тавар.З усіх вывезеных дзяцей вярнуліся некаторыя: Пчолка Ніна, Барыс Кантаміраў і Вашчыліна Рыма...

« ...Мой папа, Супрун Дмитрий Данилович, ушёл из жизни 11 апреля 2007 г. Он прожил яркую и наполненную событиями жизнь. После Слонимского детдома отец поступил в Минское педучилище им. Крупской, которое окончил с отличием, а затем стал студентом Белорусского государственного университета. Учился на отделении журналистики. Во время учёбы жил в общежитии вместе с таким же студентом, а ныне народным писателем Беларуси Р. Барадулиным, который посвятил моему папе стихотворение. После окончания университета был направлен в г. Столбцы на работу в районную газету. В этом небольшом городе он женился, получил квартиру и работал в газете, а затем в райисполкоме. Отец писал интересные материалы о белорусских людях, о колхозной жизни, затем он решил продолжить учёбу и поступил в г. Минске в аспирантуру. Отец работал в Институте искусствоведения, этнографии и фольклора, принимал участие в этнографических экспедициях, готовил материалы для Белорусской советской энциклопедии. В 70-е гг. отец работал начальником редакционно-издательского отдела Института технической кибернетики, где издавались научные труды, монографии белорусских учёных. В тот же период папа стал активно писать стихи, которые до сих пор, к сожалению, не удалось издать в силу разных причин...» Успаміны Ясюк Марыны Дзмітрыеўны, дачкі Супруна Дзмітрыя Данілавіча ( г. Мінск)

«…Мой отец, старший лейтенант 86 пограничного отряда, Ващилин Роман Афиногенович, родился в 1908 г. в д. Осиновка Смоленской области. Жили мы в г. Ломжа.22 июня 1941 года началась война, отец утром ушёл на заставу, а я с мамой на полуторке грузовой машине отступали на восток. В машине было мало людей, но с нами были военные. Потом шли пешком по болоту. Меня нёс на руках сопровождающий нас солдат. Потом мы опять ехали на машине, налетели немецкие самолёты и стали бомбить. Мы с машины слезли и побежали в рожь и не добежали до жита, разорвалась бомба. Маму ранило в левую руку, на руке у неё были часы, ранило в голову и висок, у неё шла кровь, мы лежали во ржи, а мама говорила, что умирает. Я пошла искать сопровождающего, чтобы сказать, что мама ранена, но я никого не видела и вышла с жита, а на дороге стояла машина. Меня женщина позвала в машину. Эта женщина везла меня дальше. К городу Слониму шло много беженцев, вместе с ними шли и мы. И вот тут на окраине города мы увидели очень много убитых русских бойцов. (Это территория нынешней СШ№10). Всех беженцев собрали в центре города в Доме культуры, он был разбит в годы войны. Женщина, которая меня везла, узнала, что в Слониме есть детдом. Вот туда она меня и отдала. Вот так я осталась без отца и матери на всю оставшуюся жизнь на 4-ый день войны. В 7 лет я почти ничего не знала про себя. Я знала фамилию, имя свою, отца и мамы и знала, что мой папа до войны служил на заставе в Таджикистане и Узбекистане, и что мы перед войной жили в Польше в городе Ломжа … Нас детей сирот много насобирали в детдоме. Немцы узнали, что эти сироты дети пограничников и что мы не крещённые. Сказали православному священнику, чтобы он объявил людям в церкви, что детей с детдома надо перекрестить, если нас не перекрестят, значит, нас немцы расстреляют, так как мы юды. Детей построили полукругом, и люди выбирали себе крестников. Всем детям уже выбрали крёстных, я оставалась одна. Я увидела в сторонке женщину, подошла к ней и сказала, что у меня у одной нет крёстной, она согласилась меня крестить. Так у меня появилась крёстная мама–Радюк Кристина Васильевна. В воскресенье пришёл батюшка, поставил детей полукругом вместе с крёстными родителями и окрестил. При крещении мне дали другое имя – Рая...В детдоме так мы и жили. Когда я поступила в детдом, там были дети евреев и поляков. Еврейских детей забрали немцы. Наша воспитательница Байрашевская Ева рассказывала после войны, что еврейских детей из детдома фашисты вывезли, а местные жители спрятали маленькую красивую еврейскую девочку, но немцы как-то узнали, где она и расстреляли её… В апреле месяце 1944 года в детдом пришли немцы, построили нас и стали нам все заглядывать под бороды и отобрали 18 детей и повезли нас в Барановичи и поместили нас в здании тюрьмы. Нас насобирали много и повезли в Германию, мне было 9 или 10 лет. Имя моё меняли три раза. Родители мне дали имя Римма, я родилась в Таджикистане, там мой папа служил в 1934 году. Имя мне поменяли, когда крестили. Батюшка сказал, что Римма не церковное, крёстные дали мне имя Рая. Меня все стали называть Раисой. Когда везли в Германию, в Барановичах в вагон пришёл мужчина и стал переписывать всех. Я назвалась Римма, но он сказал, что это имя не подходит и записал меня под именем Рита. И в Германии в списках все стали меня звать Ритой. Сейчас я опишу вам города, где я была. Первый город был как- будто Фалькенбург, в этом лагере были дети, потом я помню Бурксин, там были только дети. Третий лагерь я помню Берлин Буг, там тоже были дети и взрослые. Номера кололи на руках, на верёвочке через шею вешали табличку с номером, я номер свой не помню. Вечером прилетали самолёты и бомбили Берлин. За мной в Берлин - Буге присматривала тётя Катя. Когда к нашему лагерю подъехали советские танки и разрезали проволоку, нам сказали всем идти пешком, потому что не ходили поезда. С тётей Катей мы три дня шли пешком. К городу Люблину мы подъезжали на поезде, напугались, когда услышали стрельбу из винтовок и запуски ракеты, тут мы узнали, что победа. В Люблине мы жили несколько дней, нас вызывали в кабинет, там сидели военные в зелёных фуражках. Тётя Катя сказала, что я её дочь и так мы добрались домой, я не знала, куда мне ехать. Тётя Катя посадила меня на Барановичи, а оттуда я добралась в Слоним, я приехала к крёстной, так как у меня никого из родных не было, затем я стала жить в детдоме, там я встретила своих ребят...» Успаміны Вашчылінай Рымы Рамаўны ( г. Слонім)

« …Я, Бойко Лидия Игнатьевна, год рождения не помню, в метриках записан год рождения1938 , но я думаю, что я родилась раньше. Жила я с родителями, где родилась, я не знаю. Папу звали Бойко Леонид, маму звали Бойко Прасковья. Возможно, что папа был военнослужащим, я помню его погоны, сапоги и солдатский ремень. Служил в военно-музыкальном оркестре. Я так думаю потому, что он приносил трубу домой и играл на ней. Я помню, как брала трубу в руки. Мама работала ткачихой, я с ней ходила на работу. Папа нас увозил на Украину к своим родственникам. Мы там долго не жили. Папа с нами не жил, приезжал к нам на Украину навещал нас. Мы с мамой уехали с Украины в г. Ржев. Папа с нами жил немного в г. Ржеве, потом уехал. Я думаю, что он был военным. Здесь и началась война 1941 год. Мама родила сына, назвали его Вова, он родился в мае 1941 года. Нас эвакуировали из города, увозили на машинах, прятались в лесах. Мама несла сына на руках, а я держалась за подол юбки, чтобы не потеряться. Днём сидели в лесу, вечером выходили на дорогу, шли пешком. Снаряды, пули летели над головой. Ранили маму в ногу, не могла идти, мы ночевали в лесу. Солдаты нас спасали, сажали в машину и везли дальше от немцев. Нашу машину обстреляли немцы. Люди лежали убитые, маму немцы убили, я стала плакать. Она закрыла нас собой своим телом. Брат Вова лежал возле груди у мамы. Бой утих, люди, которые прятались в лесу, они вышли из леса на дорогу и подошли к машине, кругом одни убитые. Это было в 1942 году. Меня и брата увезли в Слонимский детский дом, а брата увезли в дом малютки и записали под фамилией Бойко Владимир. Ходила брата проведать в дом малюток и мне сказали, что брат умер. Я больше не стала ходить. В Слонимском детдоме жили мы в 1942-1944 гг. Я помню, он находился на горе. В Слонимском детдоме я знала Римму Ващилину, Надю Пчёлкину, Бориса Кантемирова. Помню, как немцы приехали в детдом и стали отбирать девочек и мальчиков в Германию. Это я видела. Помню, как немцы забирали Римму, Надю и Бориса в Германию. Помню, как мы пряталась от немцев, чтобы нас не вывезли в Германию. В 1944 г. нас перевезли в Альбертинский Детдом №1, ходила в гости к своим крёстным родителям. Закончила в детдоме 7 классов, поступила в 1953 году в Слонимское медучилище, получила диплом медсестры. Вместе со мной учились Холодкова Л., Пчёлкина Н. Направили нас в Восточный Казахстан, в г. Усть-Каменогорск в Облздравотдел. Мы все трое попали в посёлок Предгорное, работали в больнице. Я вышла замуж и уехала в с. Берёзовка, где и проживаю в настоящее время. Мне 72 года, у меня 2 сына – Олег и Сергей, 2 внука – Саша и Костя, работают механизаторами, 2 внучки, Лена и Юля, закончили институт, 2 правнука – Стас, Даниил. Я сейчас на пенсии, проработала медсестрой на одном месте 31 год. Живу одна, муж умер в 1998 году…» Успаміны Бойка Лідзіі Ігнацьеўны ( Казахстан, с. Бярозаўка)

«...Мой отец был военнослужащим, до войны мы жили на западной границе в районе Августова, возможно, что перед началом войны мы с мамой отдыхали в санатории для военнослужащих. Помню, как было страшно во время бомбежки, на всю жизнь у меня остался в руке осколок от немецкого снаряда. Я остался на дороге один, помню, как мужчина нёс девочку, завёрнутую в белую материю. Возле Слонима меня и ещё 6-8 детей погрузили на телегу, при въезде в город на перекрёстке стоял немецкий регулировщик, который указал нам двигаться вниз по ул. Долгой. Так я оказался в детдоме. Помню, высокий забор и немецкий госпиталь. Туда часто носили много младенцев, но мы не видели, чтобы детей обратно выносили. Вероятно, что у них вытягивали всю кровь для раненых немецких солдат. Детдом по ул. Долгой находился рядом с гетто, мы часто бегали к евреям, они такие изнеможённые были, но всегда с добротой относились, делали нам из соломы игрушки. Мишка Сафрон был евреем, но волосы у него были светлые, как только немцы приходили в детдом, воспитательницы его накрывали подушками, так его и спасли, после войны он жил в детдоме, окончил сельскохозяйственный техникум в Жировичах...» Успаміны Мінаева Юрыя Пятровіча ( Віцебская вобл., г. Гарадок)

«...Наша семья долгое время жила в Витебске, отец служил в армии, мать была домохозяйкой. В 1939 году после присоединения Западной Беларуси военную часть отца перебросили в Августов, за главой семейства перебралась и мама с сыновьями – мне было 6 лет, а Гене 4 года . Там нас настигла война. Утро 22 июня 1941 года. Сквозь сон до моего сознания доходили тихие вздохи и даже плач. С тягостным чувством в душе, страхе перед чем-то неизведанным и пугающим я долго лежал в постели, боясь открыть глаза. До меня доносились голоса женщин, собравшихся в комнате матери. Предчувствие плохого окончательно пробудило меня, и больше я не мог сомкнуть глаз, лежал, не двигаясь, в оцепенении. Вошла мама, взяла меня на руки и вынесла в прихожую, где находились женщины, прижала к себе, поцеловала, собравшись духом, сказала, что началась война, и все заплакали. Но для меня это слово не показалось удивительным: мы ведь часто играли в войну, и ничего странного. Пришёл отец и сказал собираться и ехать на железнодорожную станцию. На прощание он поцеловал нас, и больше в своей жизни мы его не видели. Поезд, в котором женщин и детей отправили в Беларусь, несколько раз попадал под обстрелы с воздуха, пассажиры мучились от жары и жажды. Во время коротких остановок все спешили набрать воду из водоёмов. Где-то в районе Волковыска в один из таких перерывов мама пошла помогать многодетной семье, строго наказав нам с братом сидеть и следить за вещами. Некоторое время мы сидели спокойно, потом решили искать отца. Взявшись за руки, отправились в лес, шли долго, а где-то вдали мать уже звала нас, сквозь деревья едва слышно доносился её голос, но мы упрямо продолжали двигаться вперед, надеясь встретиться с отцом. Вскоре вышли на дорогу, где нас подобрали красноармейцы, накормили хлебом с тушёнкой, усадили в кузов «полуторки» и повезли в близлежащий населённый пункт. В пути грузовик атаковали с воздуха, солдаты разбежались в укрытия, а я с братом, сжавшись в комок, сидели в кузове, наблюдая за проносившимся над нами самолетом. Наконец мы добрались до какой-то деревни. Там нас приютили, накормили, уложили спать. Так закончился для нас первый день войны. Следующим утром мы с братом ушли из деревенского дома на поиски отца, но в этот раз на пути нам уже не встречались «опекуны»: люди в проезжавших мимо машинах не обращали на нас внимания, у каждого было своё горе. Голодные и уставшие, мы выбились из сил. На очередном перекрестке, как позже выяснится, возле Слонима, нас нашла женщина. О чём она говорила, я не помню. Взяв меня за левую руку, повела меня на улицу, правой я держал брата. Женщина шла очень быстро, мы едва успевали за ней, Гена упал, но она не обратила на это внимания, продолжала меня тянуть. Я заплакал, вырвался, поднял его с земли и опять взял за руку. Вскоре он снова упал, на этот раз женщина меня держала крепче, я сопротивлялся, ревел, но не смог освободиться. Мы пришли в какой-то двор, где, как я позже понял, собрали таких, как я, детей без родителей. Оглядев высокую ограду, понял, что отсюда мне не уйти. Вечером того же дня привели к нам и моего брата. Вели себя мы странно: ходили один за другим, как волки, отбитые от стаи, и не разговаривали между собой. Вскоре в стихийно созданном детдоме прибавилось жильцов, привезли ещё детей, возможно, из того поезда, в котором ехали и мы. На тот момент я был самым старшим, помогал присматривать за малышами, даже косички девочкам заплетал, хотя не знаю, как и где этому научился. Еды не всегда хватало, поэтому все воспитанники с нетерпением ждали обеда или ужина. По праздникам навестить сирот приходили местные жители и приносили небольшие подарки или сладости. Так продолжалось, пока не пришли немцы. Они проверили все детские дома города и выбрали ребят постарше. Позже нам стало известно, что определили доноров. Таких оказалось около 30, среди них был и я. Детей разделили на две группы и отправили в медпункт. Одним удалось сбежать через открытое окно, других забраковали из-за нездоровья, у большинства брали кровь. Что произошло с остальными ребятами-донорами, я не знаю. Я пролежал на больничной койке с сентября 1941 года до середины апреля 1942-го, это время помню совсем плохо, видимо, потерял слишком много крови. В памяти иногда всплывает лицо санитарки, которая за мной ухаживала. Однажды зимой мою кровать выставили в коридор, наверное, подумали, что я уже умер. Через некоторое время врачи заметили, что дрожу от холода и стону, и меня вновь перенесли в палату. Весной няня стала выводить меня на крыльцо больницы, чтобы я дышал свежим воздухом, так я понемногу стал приходить в себя. Через некоторое время меня снова перевели в детдом, там я все время держался рукой за стены, думал, что разучился ходить, на самом деле я так ослаб от недоедания. После того, как однажды потерял сознание, стали усиленно кормить. Приглядывать за мной назначили повариху. Самое вкусное, что я ел в детдоме, – омлет из яиц. Однажды нас всех повели в церковь, после молебна прихожане начали подходить к ребятам, каждый выбирал себе понравившегося мальчика или девочку, чтобы угостить их, чем могли. В конце концов я остался стоять один. Никто не хотел брать такого тощего и некрасивого. В 1943-м острее стал чувствоваться голод, детей начали кормить хлебом с опилками, порой его невозможно было есть. Тогда мы высушивали его на печке, нам казалось, что такой сухарь грызть вкуснее. Меня из-за возраста вновь перевели в другой детский дом, разлучив с братом. Ходили слухи, что скоро старших должны увезти в Германию, поэтому, видимо, и усилили питание. Выделили двух коров, пасти которых назначили мне и ещё какому-то мальчишке. В поле животных нужно было выводить в любую погоду, возвращаться раньше времени было нельзя. Поэтому иногда нам приходилось пережидать холодный дождь под коровами, согреваясь их теплом. После одной из таких прогулок поздней осенью я заболел, меня отстранили от работы. Зимой никто из детдомовцев на улицу не выходил, не было теплой одежды и обуви, поэтому весны и тепла мы ждали с трепетом, не представляя, что грядут перемены. Немцы суетились, реже стали приезжать. Однажды летом директор скомандовала всем собрать постельные принадлежности, после мы отправились в ближайшие кусты на ночлег, нам сказали, что Советская Армия идет в наступление и будет артобстрел. Ночью никто не мог уснуть, сам город не попал под огонь, только вдалеке на горизонте были видны вспышки и гремел гром. К утру все стихло, вскоре появились солдаты-разведчики, им сообщили, что немцы покинули Слоним. Так мы встретили освобождение, радовались, что не успели всех вывезти в Германию. После изгнания фашистов город будто ожил, люди стали смелее выходить на улицу, начали восстанавливать хозяйство. К детдомовскому стаду, пастухом которого вновь стал я, прибавились и животные из соседних деревень. За работу с ребятами расплачивались хлебом и молоком, голод постепенно забылся. Мальчишки начали исследовать окрестности в поисках трофеев – патронов, гильз. Наступила новая, послевоенная жизнь. Моя мама Вера Яковлевна смогла найти нас только в 1951-м, но в детдоме я пробыл до 1 сентября 1952 года. Отец пропал без вести...» Успаміны Логінава Івана Аляксеевіча ( Віцебская вобл. )

«...В 1942 году Слонимский детдом пополнился новыми детьми. Их привезли из-под Ржева. Нас было много, оборванных, грязных, со вшами и коростой. Детей поместили под охраной немцев в здании бывшей тюрьмы, напротив вокзала. Спали мы на голом цементном полу, один раз в день давали баланду. На свой страх и риск убегали в город и просили людей подать кусочек хлеба. Пробыли в этом «лагере» около месяца. На берегу канала была баня, где немцы установили камеры дезинфекции. Всех детей подвергли санобработке, а потом распределили в детдом по ул. Шоссейной… После того, что мы пережили в блокаде во Ржеве, детдом нам показался раем, но не долго: жизнь впроголодь, постоянный страх быть угнанными в Германию, тяжёлые сельхозработы летом … Кормили плохо, подставив тяжёлую глиняную миску, мы получали на обед черпачок «баланды» и кусочек хлеба, начинённого опилками. Из крошек хлеба дети катали шарик, садились к стене в ряд на корточки и сосали хлеб, радовался тот, у кого последним оставался мякиш хлеба. На территории нынешней СШ №5 находился немецкий лазарет. Мы часто бегали к военному госпиталю на мусорную яму и собирали банки от сгущёнки. Но не смотря на это, мы вспоминали детдом с благодарностью: дружба, взаимная выручка. Старшие посылали малышей побираться, а потом на всех делили хлеб…» Успаміны Хаевай Таццяны Мікалаеўны ( г. Мінск)

«...Отец умер 27 декабря 2016 года. О войне он рассказывал некоторые эпизоды, хотя и не очень это любил. Он был совсем маленьким, когда началась война, ему всего 4 года было, поэтому воспоминания довольно обрывочные. Отец практически не помнил себя до войны и не помнил своих родителей. Иногда говорил, что мой дед и бабушка – это не его родные родители, а его фамилия была Зуев и жил он до войны в доме на пяти углах в Ленинграде. Возможно, это просто детские какие-то отрывки памяти, картинки. Мой дед (его отец) приехал в детдом после войны уже и забрал отца оттуда в Ленинград. По-моему это был уже 1947год, то есть отец не видел своих родителей 6 лет. Для маленького ребенка - это половина жизни, поэтому неизвестно, были ли Кондратьев Егор и Екатерина родными или не были, но вырастили отца после войны именно они и фамилию Кондратьев дали именно они. Других родственников с отцовской стороны, кроме деда и бабушки я никогда не видел и отец про них не рассказывал. Хотя, может быть, отца воспитали и не родные его родители, и Егор Михайлович просто забрал из детдома мальчика Толю, вместо своего сына, которого так и не нашёл. Мой дедушка, Кондратьев Егор Михайлович, родился в Торжке 28.04.1911 г., как и когда они познакомились с Екатериной Семёновной, я не знаю. Я плохо их знал, бабушка умерла, когда мне было 5 лет, а дед умер, когда мне было 8 лет. Дед всю жизнь проработал на оборонном предприятии п\я № 936. Был эвакуирован в Казань вместе с заводом, бабушка тоже была в эвакуации. Они вернулись в Ленинград только в 1946 году. Видимо поэтому Егор Михайлович забрал моего отца из Слонима только в 1947году. Летом 1941 г. родители отправили его отдыхать в Калининскую область в деревню под г. Торжком. В Калининской области он оказался в оккупации вместе со своей тёткой и сестрой Тамарой (я думал, что это его двоюродная сестра, оказывается родная, сестра была на год младше отца). Немцы гнали их в Германию и таким образом они оказались в Белоруссии. Там тётке каким-то образом удалось пристроить детей то ли дальней родственнице, то ли просто какой - то женщине. Собственно эта женщина и отдала их впоследствии в детдом уже в Слониме. Куда делась Тамара, отец не помнил. Когда отца и его сестру отдали в детдом, их сразу разлучили. В детдоме говорили по-польски, по-белорусски и по-русски, он в результате толком ни на каком языке не говорил к концу войны. В детдоме были воспитатели – поляки, латыши, русские, дети тоже были разных национальностей и говорили на разных языках. Детдома было два. Про сам детдом отец мало помнил. Про церковь старую высокую напротив детдома рассказывал. Говорил, что кормили раз от раза, чем попало. Всегда хотелось есть. У детей действительно брали кровь для немецких солдат. Об этом отец рассказывал. Донор при этом умирал. Отец случайно не стал донором. Отравился, и у него кровь брать не стали. Рассказывал, как немцы издевались над детьми. У отца остались следы от ожогов на лбу и на спине – следы потушенных сигарет. Отца и еще несколько мальчиков отобрали для прямого переливания крови, и поскольку они не доедали и были истощены, начали активно кормить. Отец объелся, и его перевели в госпиталь, а оттуда какая- то женщина (девочка - санитарка?) помогла ему бежать (завернула в какие- то тряпки и вытащила). Пару дней его прятала, а потом началось наступление и пришли наши войска (т.е. это был 1944 год, начало июля). После войны сестру Тамару не нашли. Судьба родной тётки тоже неизвестна. Отец, оказывается, с середины 80-х писал запросы в разные архивы, хотел найти какую-то информацию о детдоме и о своей сестре. После школы отец служил во флоте, на военно-морской базе в г. Пярну, после увольнения из армии поступил в Ленинградскую мореходную школу. Работал в Балтийском Морском пароходстве. Есть несколько довоенных фотографий Егора Михайловича и Екатерины Семеновны (это мои дед и бабушка), но, ни на одной довоенной фотографии отца нет. Есть одна фотография, на которой сняты дети, датирована 1945 годом. Отцу тогда должно было быть 9 лет. На фотографии с обратной стороны в верхнем левом углу цифра «45» написанная карандашом. Её не видно, если переснимать. Других надписей на этом фото нет. Что за дети на этой фотографии, я Вам тоже сказать не могу, я не знаю. А спросить уже некого. Возможно, это дети Слонимского детдома. По датам получается, что это те самые дети. Есть две школьные фотографии с классом - 5 класс - там отцу должно быть 12 лет и ещё одна, на ней не подписано какой год и какой класс - там он старше, лет 14-15, наверное. Есть фотография, сделанная в Ленинграде, во дворе на Московском проспекте (я этот двор помню) 1951 год, дети около автомобиля. Отец – в кепке..." Успаміны Кандрацьева Аляксея Анатольевіча, сына Кандрацьева Анатолія Ягоравіча (Расія, г. Санкт-Пецярбург)

«...Мы со Славой Раевским познакомились в пионерском лагере, что расположен был около города Крынки, километров шестьдесят восточнее города Белостока. В пионерский лагерь мы приехали 6-го июня 1941 года. Мои родители находились в Белостоке, а родители Славы в Гродно. Туда были посланы наши отцы на работу после присоединения в 1939 году Западной Белоруссии к СССР. Мне было 11 лет, Славе около этого. Там и застала нас война. Сначала мы уходили на восток пешком всем лагерем, за исключением местных, а затем отдельными группами. С родителями уже не встретились в тот период. Где-то на участке меду Зельвой и Слонимом старшие ребята ушли отдельной группой, оставшуюся «мелюзгу» по слухам, местное население якобы решило разобрать по своим домам. Во время бомбежки деревни, где мы стояли, мы со Славой ушли вперёд вдвоем. Слоним мы обошли лесами слева, так как шоссе обстреливали немцы. Слоним уже был у них. Когда мы вышли к деревне Ковали около полудня, в ней взрослых не было – все окучивали картошку в поле. С крыльца одного дома нас окликнули мужчина и женщина. Узнав, что мы «восточники», потерявшие свои семьи и идём на восток к своим, они пригласили нас в дом, накормили. Это были Иван Георгиевич и Стефания Леоновна Анисько – муж и жена. Иван Георгиевич скал нам, что если мы дойдём до фронта, то перейти его не смоем, так как нас убьют рано или поздно. Он посоветовал нам идти к родственникам в деревню Малая Своротва, где нас возьмут и мы будем жить до того времени, пока не прогонят немцев. Не хотелось оставаться «под немцами», но доводы были в его пользу. Пришлось согласиться. Пока мы беседовали, в кухню ворвался их девятилетний сын Федя с возгласом: «Тату, немцы у вёсцы!» Иван Георгиевич вывел нас через огород на болото и показал нам тропинку, ведущую в лес, а которым была деревня Бояры, что около деревни Высоцк. Немцы нас не заметили. В Боярах мы задержались три дня, так как по дороге через Высоцк на Молчадь шли немецкие войска. В деревне Бояры нам сказали, что в Слониме немцы дают пропуска тем, у кого территория уже ими занята, мы решили идти туда за пропусками, где намеревались сказать, что мы из Смоленской области и, таким образом, обмануть немцев. Пришлось вернуться километров около двадцати назад. Последние 13 километров – лесом. При входе в город был немецкий пост. Нас обыскали и, не найдя ничего подозрительного, пропустили. В городе на заборах висели объявления с уведомлением: «… за помощь русским – расстрел», «за помощь советским солдатам – расстрел». Стало жутко. У комендатуры в центре города была огромная толпа народа за карточками на хлеб. Вдоль лестницы на второй этаж стояла целая цепь эсэсовцев в чёрной форме. Наверху узнав о цели нашего прихода, какие-то паненки отстучали на машинке какую-то маленькую бумажку, вручили нам и сказали, чтобы мы шли по адресу: улица Понятовского, дом 36 Мы ушли. В центре города через реку Щару был деревянный бревенчатый мост, под ним на провалившихся брёвнах стоял с небольшим наклоном наш танк. В детдоме нас записали в специальную книгу под номерами 274 и 275, провели под душ, раздев. После того одели в казённую одежду и препроводили в большое помещение, где уже были остальные 273 человека от 4- до 16-17-ти лет. Мы узнали, что до войны на той территории располагался наш советский детский дом. При нём была территория, с трёх сторон обнесённая плотным дощатым забором. Немцы со всех трёх сторон на внешней стороне забора расположили воинскую часть, это было надёжнее колючей проволоки. Сторона в сторону улицы была огорожена обыкновенным штакетником, что было вполне обычно и не могло вызвать у горожан каких-либо подозрений. Прибыли мы туда 4-го июля 1941 года. На территории в одном месте были гряды с огородными культурами, в другом месте росли несколько яблонь с завязями. Когда мы оказались в помещении в общей массе находящихся там ребят, то стало ясно, что их здесь несколько десятков, может сотня, а не столько, сколько я думал, когда увидел номера, под которыми нас записали. Спали мы в том помещении прямо на полу, без подстилок и укрытия, занимая всю площадь пола большого помещения. Вставать, ходить и разговаривать нам запрещалось. Весь обслуживающий персонал – местные жители. Директор – наверняка тоже. Он хорошо говорил по-русски. Утром нам давали глиняную плошку «чая» – кипяток, несколько подкрашенный чаинками, хлеба грамм пятьдесят, две горошины драже. Ужин был таким же. Днём давали плошку «супа» – кипяток с разваренным в нём пшеном в небольшом количестве. Больше ничего не полагалось, хлеба тоже. Суп наливался уже неполную плошку. Мало для жизни, много для смерти. Мы понимали, что долго держать нас здесь не будут и куда-нибудь вывезут. Стали строить планы о побеге. Фамилий не помню, только несколько имён Сева, Слава и Анюта – два брата и сестра. Их отец был военный командир, Анюте было 14 лет, она окончила 7 классов. Братья были моложе, одному и ни 9 лет, другому лет 11. Ваня и два Володи бежали вместе с нами. Мы впятером бежали в 3-4 часа утра 19-го июля 1941 года. Позже, в 42-м или в 43-м году я узнал, что даже местное население Слонима не знает когда и куда ребят вывели. Пока не знаю - действительно ли так? Помню ещё Мишу плотного, круглолицего, лет 12-13. Больше ничего о нём не знаю. Сначала мы пололи гряды под наблюдением надсмотрщика, затем с ним нас стали водить на прополку огородов, расположенных в городе, видимо оставшихся после уехавших организаций и частных лиц. При этом разговаривать, вставать, ходить запрещалось, за медленную работу следовали удары резиновой дубинкой. Однажды во время мелкого моросящего дождя мы пололи гряды на территории детдома. Один мальчишка еврейской национальности, в возрасте лет девяти, ёжился от холода и медленно работал. Он был в одних трусах и майке. У большинства из нас были брюки и рубашки. Надзиратель сделал мальчишке замечание. Но это не могло прибавить мальчонке, ни сил, ни тепла его мокрому телу. Тогда надзиратель стал хлестать мальчишку по спине резиновой дубинкой, держа его за руку своей левой рукой. Мальчонка извивался и хныкал. Мне показалось, что дубинка в конце своего хода замедляла движение и касалась спины всей своей плоскостью, что естественно, смягчало удар и боль. При этом надзиратель пояснял громко, за что он его наказывает: в назидание другим - было понятно - за забором были немцы. Безусловно, они знали, зачем они именно здесь и слышали, что происходит на нашей стороне. Я усомнился в «жестокости» надзирателя. Подумал, что может быть, ему надо было показать тем, за забором своё усердное выполнение обязанностей. Было видно, что мальчишка скулит больше не от боли, а от страха. Моё «подозрение» насчёт надзирателя усилилось в последующий день нашего пребывания. Я уже дважды наблюдал, как среди дня в помещение, где находился кабинет директора, приходил немецкий офицер, сопровождаемый двумя автоматчиками. Было ясно, что он выясняет укомплектованность «материалом» данного учреждения и что близится время, когда нас однажды ночью отсюда вывезут. Когда он появился в третий раз, я решил, что уходить надо немедленно - иначе опоздаем. В тот же день после «обеда» нас повели на работу в город. Огород был большой, гряды для нас показались довольно длинными. Надзиратель объявил, что половина детей начнёт полоть с одного конца, а другая половина – с противоположного. Добавил, что вставать, ходить и разговаривать запрещается. Я дождался, когда Слава занял гряду с противоположного конца, встал на соседнюю гряду с того конца. Встретившись с ним во время прополки на середине длины гряд, я сказал ему, что уходить надо сегодня ночью. Понимаю, что для него такое решение было неожиданным, потому он не сразу согласился. Кто-то из ребят услышал наш разговор. Вечером, перед сном, кто-то сказал нам, что просили сообщить, если кому есть куда уходить, чтобы уходили, но перед этим просили зайти на кухню и в кладовку и получить свою одежду. Там будут ждать. Время - три часа утра. Совершенно очевидно, что такое сообщение могло быть отдано самим директором детдома. Когда мы легли спать, я услышал шёпот: «Мы знаем, что вы сегодня уходите- возьмите нас троих с собой ». Мы сказали, что согласны. В кладовке у кастелянши мы нашли и надели свою одежду. На кухне две женщины нас покормили и дали с собой хлеба и по куску сала. На улице мы пошли вдоль штакетника по тротуару. Впереди навстречу нам по мостовой части улицы показались два всадника верхом на лошадях в немецкой форме с автоматами. Поняли - это патруль. Увидев нас, они стали приближаться к нам, не сводя с нас глаз. Стало не по себе, так как было понятно, что любое произнесённое ребятами слово на вопрос патруля выдаст в нас русских. Надо было что-то придумать, чтобы нас не остановили. Когда они поравнялись с нами, а немец собрался открыть рот, я, шедший задним, приподнял козырёк кепки и, повернув голову в их сторону, громко сказал: « Дзень добры, пану!» В Белостоке в школе наряду с русским мы изучали белорусский язык, а польский язык я немного усвоил от местного населения. Немцы остановили лошадей, уставились на меня от неожиданности и вдруг один из них разразился хохотом, уперев руки в бока, а за ним и второй. Я шепнул ребятам, чтобы не оглядывались - иначе нас остановят. Когда мы повернули за угол, я одним глазом увидел, что немцы повернули лошадей и смотрели в нашу сторону. Улица была короткой и упиралась в лес, а дальше продолжалась лесной дорогой, ведущей на Высоцк, Молчадь. В конце улицы слева, перед лесом, был немецкий пост. Там нас со Славой обыскивали, когда мы с ним шли в Слоним. В тот раз часового не было видно. До леса дошли спокойно, а войдя в него, побежали, что было силы. Бежали долго, чтобы отойти подальше. Устав, свернули в сторону от дороги и стали есть ягоды черники, которая к тому времени уже поспела. В это время со стороны Слонима послышался гул автомобильного мотора. Вскоре мимо нас по дороге пронёсся легковой автомобиль, плотно набитый немцами. Нас не заметили из-за кустов и деревьев. Иначе бы нас расстреляли. Позднее я узнал, что в город впускали, а из города не выпускали никого, расстреливали в том лесу. Нас спасли ягоды. Поздно вечером мы уже были в Молчади, где нам посоветовали идти в Мицкевичи к солтасу. Там он нас распределил в два дома на ночлег, а утром мы с ним пошли в Молчадь, когда мы проходили церковь, солтас нам сказал, что отведёт нас к батюшке, но я был против, ребята тоже согласились со мной. Тогда солтас привёл нас на противоположной стороне Молчади, в распоряжение бывшего до войны детского дома. Это была небольшая хатка под сосёнками на отшибе местечка. Забора здесь не было. В хозяйстве было несколько коров. Молока и хлеба там хватало. Нас усадили за стол. Там было девять ребят с такой же судьбой, как и наша. Заведовала женщина средних лет. Ей помогали парень и местные девчата. Нам предложили остаться здесь. Мы со Славой отказались - нам было куда идти. До Малой Своротвы осталось пять километров. Ваня и два Володи, сбежавшие с нами из Слонимского детдома, решили остаться в Молчади. Я понимал, что это такая же ловушка, как и в Слониме. Потому сказал ребятам, чтобы они уходили, куда угодно, только чтоб не оставались здесь. Они остались. Их подкупила кажущаяся свобода и обилие продовольствия. Они не могли осознать, что в действительности представляет собой эта «контора». Солтас направился по своим делам в Молчадь. Мы со Славой ушли в Малую Своротву. О нашем появлении жители деревни сообщили бездетным Алексею и Анне Иосифовне Герман. Они вяли Славу к себе. По их сообщению к вечеру за мной с хутора пришла Виктория Ивановна Полулех . Она сделала мне строгий выговор за то, что они уе давно знают от Ивана Георгиевича о нас, давно ждут нас, а мы где-то болтаемся и не даём о себе знать. Она была женщина умная и любила слушать. Пришлось объяснить ей, что мы после Ковалей сделали небольшой крюк через Слоним. Она нашла причину вполне уважительной, и мы оба довольные пошли к ним на хутор, где жила семья Константина Леоновича и Виктории Ивановны Полулех. С ними жил дед Леон- отец Константина Леоновича и было у них трое детей. Дочери Зосе было семь лет, сыновьям Ване и Васе было по четвёртому году. Они были близнецы. Деду Леону было 76 лет, но он обладал крепким здоровьем, был сильным и работоспособным. Но ему приходилось летом пасти своих коров, овец. И только глубокой осенью и зимой он мог помогать Константину Леоновичу молотить хлеб. А ведь весной надо было пахать, сеять, бороновать, а в конце лета косить, жать хлеб. Стефания Леоновна Анисько была родной сестрой Константину Леоновичу, дочерью деда Леона. В начале войны Виктория Ивановна попросила Ивана Георгиевича прислать к ним хлопчика, потерявшего семью на дорогах войны, если такой им подвернётся. В январе 1947 года Слава встретился со своими родными. Его разыскал отец по объявлению, которое дали в газету Германы. В километрах в трёх от Малой Своротвы в деревне Дрозды жили родственники Полулеховых по фамилии Збралевичи. Младшего сына у них немцы расстреляли, а старший бежал в партизанский отряд Золотова. Отца и мать забрали в гестапо. Когда они вернулись домой, отец через неделю умер. Остались мать и младшая дочь Лида. Им вдвоём трудно было управляться по хозяйству. По просьбе Збралевичей Полулехи отдали меня им. С мая 1943 года я стал жить в Дроздах у Збралевичей..." Успаміны Растаргуева Уладзіміра Пятровіча (захоўваюцца ў Слонімскім раённым краязнаўчым музеі імя Стаброўскага)

...На цягніку з-пад Ломжы ехаў 8-гадовы Валік Свадкоўскі з мамай і сястрою. Пры падыходзе да Слоніма назіралася страшная карціна: на дарозе ляжалі забітыя савецкія воіны, а побач – падбітыя нямецкія танкі і матацыклы, савецкія ваенныя машыны. Зямля ўздрыгвала ад выбуху бомбаў. Падарваўся цягнік... ...У гэтым страшным пекле ніхто не мог пачуць, як плакаў 8-гадовы Валік Свадкоўскі: «Мама! Мама!» Але маці таксама не магла пачуць голас свайго дзіцяці: аглушаная выбухам бомбы, яна ляжала без прытомнасці, моцна прыціснуўшы пад сябе 3-гадовую дачку…

Рыма Раманаўна Вашчыліна

Вязні Слонімскага кіндэрхаўза

Вашчыліна Рыма з мамай

ст.лейтэнант Вашчышлін Раман Афінагенавіч, тата

Рыма пасля канцлагера, 1945 год

Вяртанне Рыммы ў сям~ ю хроснай Радзюк К.В., 1945 год

Сям~ я хроснай Радзюк К.В., 1945 год

Вучаніца-ткачыха, 1953 год

Вашчыліна Рыма Раманаўна,1934 г.н., здадзена мясцовымі жыхарамі ў 1941г.

“...Я нарадзілася 14 красавіка 1934 г. У 1941 г. мой тата, старэйшы лейтэнант Вашчылін Раман Афінагенавіч, быў памочнікам начальніка штаба 4-й пагранкамендатуры 86- га Аўгустоўскага пагранатрада. Па дадзеных кнігі Памяці пагранічнікаў ён значыцца прапаўшым бяз вестак ад 23 чэрвеня 1941 г. Ранкам 22 чэрвеня нам абвясцілі аб пачатку вайны. Бацька быў на заставе, а да дому пад'ехала машына. Ехалі мы з мамай праз лес, потым цягніком на платформе, ішлі пешшу па балоце… Самалёты бамбілі, а мы ляжалі ў жыце, і мама сказала, што памірае... Так я засталася без бацькі і маці на ўсё астатняе жыццё на чацвёрты дзень вайны ...” З успамінаў Вашчылінай Рымы Раманаўны (г.Слонім)

Юрый Пятровіч Мінаеў

Вязні Слонімскага кіндэрхаўза

Альбярцін 2019 год

Сустрэча з дачкой дырэктара Януковіч Г.Д., 2019 год

Выпускнік дзіцячага дому, 1959 год

Мінаеў Юрый Пятровіч, 1937 года нараджэння, здадзены мясцовымі жыхарамі ў дзіцячы дом у 1941 годзе.

На видео имеется некачественная звукозапись из-за технических неисправностей устройства. С текстом можно ознакомиться, нажав под видео "..." (расшифровка видео).

Лідзія Ігнацьеўна Бойка

Вязні Слонімскага кіндэрхаўза

Казахстан, 2018 год

Паведамленне аб атрыманні пісьма

Бойка Лідзія Ігнацьеўна,1935 г.н., здадзена мясцовымі жыхарамі ў 1941 г., месца нараджэння і бацькі - невядомыя

Анатоль Ягоравіч Кандрацьеў

Вязні Слонімскага кіндэрхаўза

Кандрацьеў Анатоль з жонкай

Ленінград, 1948 год

Кандрацьеў А. (апошні справа)

Выпускнік Кандрацьеў, Ленінград

Прыемны бацька А.Кандрацьева (злева)

Ягор Міхайлавіч Кандрацьеў, прыемны бацька

Письмо Кондратьева Алексея Анатольевича (Россия. Г. Санкт-Петербург), сына Кондратьева Анатолия Егоровича Здравствуйте, Светлана. Получил от Вас письмо, адресованное моему отцу, Кондратьеву Анатолию Егоровичу. Отец умер 27 декабря прошлого года. О войне он рассказывал, некоторые эпизоды, хотя и не очень это любил. Он был совсем маленьким, когда началась война, ему всего 4 года было, поэтому воспоминания довольно обрывочные. Летом 41-го родители отправили его отдыхать в Калининскую область (сейчас Тверская) в деревню под Торжком. Там жила его тетка. Как он из Тверской области оказался в Слониме, он не рассказывал, не помнит. В детдом его и его двоюродную сестру Тамару отдала его тетка. Как ее звали отец не помнил. У детей действительно брали кровь для немецких солдат. Об этом отец рассказывал. Донор при этом умирал. Отец случайно не стал донором. Отравился, и у него кровь брать не стали. Рассказывал, как немцы издевались над детьми. У отца остались следы от ожогов на лбу и на спине - следы потушенных сигарет. Фамилия Кондратьев - это его фамилия. Но тут история темная. Отец практически не помнил себя до войны и не помнил своих родителей. Иногда говорил, что мой дед и бабушка - это не его родные родители, а его фамилия была Зуев и жил он до войны в доме на пяти углах в Ленинграде. Возможно это просто детские какие - то отрывки памяти, картинки. Мой дед (его отец) приехал в детдом после войны уже и забрал отца оттуда в Ленинград. По моему это был уже 47 год, то есть отец не видел своих родителей 6 лет. Для маленького ребенка - это половина жизни, поэтому неизвестно, были ли Кондратьев Егор и Екатерина родными или небыли, но вырастили отца после войны именно они и фамилию Кондратьев дали именно они. Других родственников с отцовской стороны , кроме деда и бабушки я никогда не видел и отец про них не рассказывал. Относительно фамилии. Не могу сказать. Скорее всего он среди тех детей, которых немцы вывезли из под Калинина. Судя по тому, что мой дед - его отец в 47-м году все-таки нашел его и забрал, фамилия должна быть мне знакома. Может быть у Вас есть список ? Может увижу что - то знакомое. Хотя, может быть отца воспитали и не родные его родители, и Егор Михайлович просто забрал из детдома мальчика Толю, вместо своего сына, которого так и не нашел. Про сам детдом отец мало помнил. Про церковь старую высокую напротив рассказывал. Говорил, что кормили раз от раза, чем попало. Всегда хотелось есть. После школы отец служил во флоте, на военно морской базе в г. Пярну, после увольнения из армии поступил в Ленинградскую мореходную школу. Работал в Балтийском Морском пароходстве. Немцев - люто ненавидел. Даже не знаю, что еще рассказать. Всегда рассказывал мне одну и ту же историю, про немца с сигаретами и про то, как он на ночь, перед тем, как у него должны были брать кровь объелся, его рвало, немцы решили, что он отравился и кровь брать не стали. Посмотрел фотографии. Есть несколько довоенных фотографий Егора Михайловича и Екатерины Семеновны (это мои дед и бабушка), но ни на одной довоенной фотографии отца нет. Есть одна, на которой сняты дети, датирована 1945 годом. Отцу тогда должно было быть 9 лет. Запечатлен он на этой фотографии или нет - я не знаю, Все остальные фото - более поздние. Есть две школьные фотографии с классом - 5 класс - там отцу должно быть 12 лет и еще одна, не подписано какой год и какой класс - там он старше, лет 14-15 наверное. Есть фотография, сделанная в Ленинграде, во дворе на Московском проспекте (я этот двор помню) 1951 год , дети около автомобиля. Отец - в кепке. Остальные фотографии уже более поздних периодов. Служба на флоте, потом гражданский флот, ну и уже совсем поздние - 80-е и 90-е годы. Фотографии приложил. К сожалению, фотография из школы, на которой отцу 14-15 лет в очень плохом качестве. Мне ее никак не удается переснять, поэтому ее не прикладываю. На фотографии с маленькими детьми, датированной 1945 годом один мальчик отмечен крестиком, который поставлен ручкой. Присмотрелся - точно специально поставлен крестик. Отец это или нет - сказать не могу. Церковь - возможно. Отца не крестили, или может он не помнил, его крестили уже в сознательном возрасте, когда мне было 3 года, когда они с мамой в церкви венчались, перед венчанием его крестили. На фотографии детей с обратной стороны в верхнем левом углу цифра '45' написанная карандашом. Ее не видно, если переснимать. Других надписей на этом фото нет. Что за дети на этой фотографии, я Вам тоже сказать не могу, я не знаю. А спросить уже некого. Возможно это дети Слонимского детдома, возможно нет. По датам, получается, что это те самые дети. Но может быть и нет. Егор Михайлович родился в Торжке 28.04.1911 года, как и когда они познакомились с Екатериной Семеновной я не знаю. Я плохо их знал, бабушка умерла, когда мне было 5 лет, а дед , когда мне было 8. Дед всю жизнь проработал на оборонном предприятии п\я№936. Был эвакуирован в Казань вместе с заводом. бабушка тоже была в эвакуации. Они вернулись в Ленинград только в 46-м году. Видимо поэтому Егор Михайлович забрал моего отца из Слонима только в 47-м. Почему он разыскивал сына в Белоруссии, я не знаю.

Фотаэкскурсія па гісторыі кіндэрхаўза

Дырэктар

ШУХНОМАРЫЯ МАРКАЎНА

Успаміны Януковіч Галіны Дзмітрыеўны (г. Слонім): “Мая мама Марыя Макараўна скончыла настаўніцкі інстытут. Наш бацька загінуў пад Валакаламскам ў 1941 г., а мама ў пачатку вайны з трыма дзецьмі 5, 3 і 2-х гадоў і цяжарная мною апынулася ў партызанскім атрадзе Бацькі Міная. Яна расказвала нам, як цяжарная хадзіла ў разведку, а 28 снежня 1941 г. немцы зрабілі аблаву на партызанскую вёску, у тую ноч у лесе я і нарадзілася. Потым адкрылася дарога на Вялікую зямлю, і нас ў 1942 г. адправілі ў эвакуацыю ў Башкірыю. Ва Усць-Байкінскай НСШ мама выкладала нямецкую мову, хімію і біялогію. 18 ліпеня 1944 г. па загадзе КПБ мама была накіравана ў Беларусь на вызваленую Слонімшчыну дырэктарам яшчэ нястворанага дзіцячага дома. 22 жніўня 1944 г. дзіцячы дом №1 стаў функцыянаваць у працоўным пасёлку Альбярцін.” “Але, не гледзячы на ўсе цяжкасці, дзеці-сіроты ўзгадваюць дзіцячы дом з удзячнасцю: сяброўства, узаемная выручка. Старэйшыя дзеці былі замацаваны апекунамі за малодшымі. Яны майстравалі ім простыя цацкі, прыглядалі за імі, замянялі ім старэйшых братоў і сясцёр.”

Выпускнікі Слонімскага кіндэрхаўза

На сустрэчы дзяцей дзіцячага дому ў п.Альбярцін, 1980-ыя гады.

На сустрэчы дзяцей дзіцячага дому у п. Альбярцін, жнівень 1959 года. На фотаздымку: Хаева Таня, Супрун Міця, выхавацельніца Байрашэўская Ева, Кантаміраў Барыс.

Першая сустрэча дзяцей дзіцячага дому ў п. Альбярцін, жнівень, 1959 года. На фотаздымку: Кантаміраў Барыс, Вашчыліна Рыма і Супрун Дзмітрый.

Сустрэча выхавацельніцы Байрашэўскай Евы і Мінаева Юры.

Назаўсёды ў нашай памяці....

Вершы Іонава У.,

выхавальніка дзетдома

Пісьмо ад дачкі Супруна Дз.

Пісьмо ад Растаргуева У.

Пісьмо ад Лебедзева В.М.,пляменніка ген. Леашэні